Я всегда подозрительно относился к формату встречи выпускников. Все эти мушкетеры 20 лет спустя, хромой Д’Артаньян, спившийся Атос, Арамис с тремя ипотеками… Соберутся скукоженные сухофрукты и давай вспоминать, как они висели на деревьях в саду молодости.

Один мой приятель рассказывал, как он ходил на встречу выпускников своего института. Встреча проходила в банкетном зале ресторана. В ресторане оказалось несколько банкетных залов, все заполнены. Он их обошел и своих не нашел. Подумал, что встреча в последний момент отменилась, и ушел. А встреча не отменялась. Его сокурсники сидели в одном из залов, куда он заглядывал. Просто приятель никого не узнал. И его никто. Хотя с некоторыми в юности он целовался в щеки.
На днях я и сам побывал на подобном мероприятии: мои одноклассники по Лицею решили собраться дома у нашего любимого директора.
Шел я туда в смешанных чувствах. Со многими мы не виделись очень давно.
В итоге сухофруктом из всех собравшихся одноклассников оказался только один человек. Я.
Все остальные — девушки, любимая учительница и даже мои ровесники мальчики — выглядели ровно так же, как я их оставил в своей памяти за школьной скамьей. То есть молодыми и прекрасными. Как будто их заморозили в криокамере, как Сталлоне в фильме «Разрушитель», и выпустили за пять минут до нашей встречи в районе станции метро Семеновская.
Я их всех немедленно искренне возненавидел — за то, что на их фоне я сразу стал выглядеть как герой знаменитого стихотворения «клен ты мой опавший, клен заиндевелый». О чем я им сразу и прошелестел.
По пути на это собрание я с горьким привкусом прокручивал в голове сценарий посиделок, при котором через полчаса после их начала люди один за другим станут спешить домой, под разными предлогами, вроде «ой, кажется у меня молоко убежало, до встречи через двадцать лет».
В результате мы засиделись до четырех утра. Было совершенно очевидно, что мы не хотели отпускать друг друга. Понимая, что, возможно, отпускаем друг друга еще на 20 лет. А при плохом раскладе, и на гораздо больший срок. На катастрофически больший.
Я сидел среди ребят и не мог разобраться в этом эффекте. За первые полчаса, в течение которых, как я предполагал, мы должны были разбежаться с постными лицами, моя душа поднялась на лифте с нулевого этажа смутных воспоминаний об этих людях на вершину небоскреба любви к ним.
И я не пью. Да и если бы даже пил, за полчаса накидаться до небоскреба любви — нетривиальная задачка.
И я понял, что она, эта любовь, всегда была там все прошедшие годы.
До того вечера я свято верил в то, что живу в коперниканской системе мира: моя планета гордо и самодостаточно вращается вокруг солнца по своей орбите.
На встрече открылось другое. На самом деле я жил по древней мифологии. И моя гордая и самодостаточная планета покоилась на слонах. На невидимых слонах. На невидимых слонах тех людей, которые однажды пришли в мою жизнь и наполнили ее и остались в ней навсегда, о чем я в своей гордости и самодостаточности совсем забыл.
Это мои одноклассники и наш любимый директор в том числе. А также еще несколько потрясающих преподавателей того Лицея. И некоторые другие люди, до и после него, чья значимость в моем космосе не уменьшается от разлуки с ними.
Все они, эти слоны, тихие труженики моего счастья, не дают моей планете сорваться с резьбы орбиты и улететь в межзвездную черноту, незримо поддерживая меня громадиной своего существования.
Олег Батлук